С тобой мы – опасность. Для каждого. Мы можем высмеять, уничтожить любого. Нам нравятся жестокие шутки – так мы называем наши игры. Можем хохотать часами, схватившись за животы, ты за мой, я за твой. А потом часами любить. Друг друга. И каждый себя…

Прозрачная капелька крови скатилась по твоей щеке.
От голубой жилки – она всегда видна, когда ты волнуешься и злишься; по щеке, смуглой и крепкой, нежной; до скулы, ровной и тонкой линией очерчивающей твое прекрасное лицо.
Меня притягивает эта симметрия, как наваждение, как сон, почти черно-белый, но со всполохами твоих румян и теней, неясными, и по-настоящему теплыми; меня завораживает это равенство – если слева игрек, то справа обязательно должен быть икс. Всегда хочется погладить тебя по щеке, понять эту математику.

Ты лжешь – это игрек, это в правом глазу; его тон чуть светлее, чуть лиловее. И бликов в нем больше, потому что ты прячешь от света свой икс – левую часть лица; здесь родинка на впадине, почти возле рта, и будь она чуть больше или темнее, твое лицо было бы испорчено. Но оно идеально.

Ты лжешь – смотришь под ноги, редко, но заметно. Опускаешь взгляд – он тонет в пушистых ресницах.
Сглатываешь. Взоришь. Развеваешься. И лжешь.
Неважно.

Я один из миллионов, готовых быть обманутыми. Принять это как закон мира. Как закон солнца. Если ты не обведешь меня вокруг пальца, то солнце не облетит землю, застрянет где-то по ту сторону небосвода и больше не увидит нас. Но я послан этому полушарию во спасение – завтра будет день. Нас – миллионы, мы крутим солнце.

Обмануться. Всего-то надо выпустить чернил в мое околопространство, и без того замутненное, не то от сумерек, не то от слез, предательски наворачивающихся, свербящих, унизительных.
Как это мерзко – смотреть в тебя сквозь сапфировые стекла и при этом дрожать. В одной твоей ручке воздушный шар, другой ты гладишь меня по щеке, царапаешь винил ладони о щетину, но кажется, что ты просто пытаешься ухватиться и остановить мой трясущийся подбородок.
Эту дрожь уймет поцелуй. Он будет неуместен? Или все же… впиться в узелки нервов, желез и мышц, сорвать с них зубами розовую пленку, как с грейпфрута, стиснуть, пустить багряный сок. Там, глубже, в теплой, часто дышащей темноте – сердце. Вот что нужно моим губам.
Но ты не подпустишь мою пасть близко. Обманешь меня.

Будешь помнить? Конечно. Будешь звонить? Да, почти верю. И телефон уже вибрирует в предвкушении звонка. Надо идти, спешить, собираться. Убегать, убивать, бросать, предавать.

Боже, зачем она так на меня смотрит!? Как на развалившийся сэндвич, из которого падают куски прямо в дорожную пыль. Я и впрямь разваливаюсь. Похож на съехавший на бок парик.

Liquid time.
Не осталось нас, ни памяти, ни зерен ее.
Так может создать новый маленький, сиюминутный мир? Пальцем закружить, завьюжить атомы в клубок, разогнать их до бешенной скорости, чтоб засветились, нагрелись, сплотились в ядро – маленькое солнце. Оно всегда будет между нами. Останься.

Ты наносишь последний, сокрушительный удар. Голос твой дрожит, потом замирает. Ты набираешь полные легкие моих чернил, делаешь мелкий шаг ко мне, привстаешь на носки, чтобы приблизить свое лицо.
Ты волосами щекочешь мне лицо. Ты приятно пахнешь нездешними цветами. Ты целуешь воздух рядом с моим ухом. Это странный звук – пок! – так взрываются солнца.
Ты не хочешь меня, как не хочешь всего старого. Ты даже не касаешься меня, словно боишься подхватить хворь. Ты уже на полпути. Ты – уже, я – еще.

Голос рвется, цепляется за связки, но, обреченный, соскальзывает вниз, в гулкую трубу, на дно, поднимая глухой всплеск: вместо «останься» получается «очанча»:

Нет.
Очанча!
Нееет.

Грандиозная ложь! Ты можешь, ты должна. Ведь я не сказал тебе самого главного, нет, не о себе – я всегда говорил только о себе, о том, что чувствую, что хочу почувствовать. Я не сказал сокровенного заклинания. Еще не брызнул слюной. И кровоподтек внутри головы скребет зрачками по шершавым плоскостям, пытается уцепиться за что-то, отбрасывающее неправильную тень.
Я не сказал важного, от чего ломит грудь. Я понял это только сейчас. Будь здесь, и я объясню. Что мир задохнулся. Мир – зеркальный шар. Каждая клетка его – твое отражение. И его не станет без тебя. Это так просто!

Уличные фонари ускоряются. Скоро они сольются в две огненные нити. Это я бегу.

Прозрачная капелька крови скатилась по твоей щеке, начертив путь, похожий на трещину на дорогом фарфоре. Ты так бледна…

Кстати, а вот это автор посвятил мне, то есть я типа была музой.

Это так просто!

Не спотыкайся на привычных, цепких мелочах, что облепляют тебя с утра понедельника и до воскресного вечера.
Затаив дыхание, зажмурив крепко глаза, чтобы не поддаться искушению и не зацепиться хоть за крохотную точку сознания, никчемную, еще одну точку, на которую обопрется мир и тогда прочно станет монолитом между тобой и мной, раздавит нас – сделай это.

Напрягая мышцы в ногах, балансируя в последний раз на абсолютном нуле. Сделай. Это. Так. Просто.

Вот она грань, когда ты на цыпочках, весь в струну, когда ты тетива и стрела одновременно, а скрещением и напряжением управляет единая воля.
Слышишь? Это ангелы, их сердца.
Тук-тук, тук-тук.
Знаешь ли ты, что значит быть Равным?
Это звучание в унисон. Их сердцам.

Это так просто – быть мигом вселенной, уверенным в ее вечности. От ее начала и до ее конца нет даже шага, и одной мысли о ней достаточно, чтобы осознать и принять ее всю.

Это так просто – момент твоего сознания, ожидающего, возможно, звука, сорванного с плоти небесной, как перехода на новую сверхскорость. И ничего, что ты привык стремиться вверх, а скоро тебе придется падать. Потому что сами эти понятия подменены в твоей системе координат.
Теперь это неважно.
Просто оттолкнись. Лети!

Открой глаза и сделай шаг. Не сомневайся – обмана нет.
И выбора нет – он уже сделан, он в прошлом, он рассыпан и спутан с прахом твоей умершей памяти.
Все, что останется после тебя – это невозможность твоего существования.

Эти вселенские Нигде и Никогда – как бы ты назвал их секундой раньше?

Тишина.

Бог дал обет молчания.
Это и наш с тобой силенциум.